Клоун

Я спокойно стоял, ожидая своей очереди за кулисами, по привычке обозревая арену, зрительные ряды, изредка незаметно оглядывая партнера. Долгий опыт позволял мне не волноваться перед выходом. Не волноваться по пустякам, не волноваться от самого факта выхода на арену под взгляды тысяч зрителей. Что не мешало, однако екать сердцу в предвкушении неожиданностей, которые вполне возможны в переполненном цирке, от зрителей, во многом заполнившим его благодаря мне. Не зря моя физиономия занимает почти треть афиши, установленной на растяжках перед кассами.

Как всегда, зрители колыхались рядами в сумраке, прожектора высвечивали воздушных гимнастов, которые разве что не совокуплялись в воздухе, перелетая с одной трапеции на другую.

И вот, когда их номер еще не закончился, на арену выбежали мы с партнером. Зал заволновался, зааплодировал, гимнасты быстро свернулись и кувыркаясь ускакали за кулисы. На арене разворачивалось наше действо. Я был влюблен. Я был сражен, моя душа стремилась к девушке, которую я выбрал своей Прекрасной Дамой. Мне было все равно, что девушка была выше меня на голову и крупнее по габаритам. Я всматривался в ее прекрасный лик, не замечая намалеванных губ и глаз, вульгарной одежды, видел лишь одну душу, которая была прекрасна. Я был готов отдать девушке всего себя. Осторожно, нежно, я достал из под одежды, с левой стороны, чистое прозрачное хрустальное сердце и ласково протянул девушке. Ударил луч прожектора и тысячи лучей от моего сердца брызнули во все концы зала. Я всегда ждал в этом месте, может быть кто - нибудь поспешит поймать луч, идущий от сердца, но никто и никогда... В зале, напряженном и ожидающем раздавлись редкие смешки. Действительно, на фоне громадной девицы с намалеванной на лице улыбкой, рыжим париком, кричащим платьем я, в обычном костюме, без грима и парика выглядел убого, смешно и нелепо. Девица долго оглядывалась, явно ища пару получше, но не дождалась, и схватила мое сердце, чуть не уронив его, чем вызвала первый вал смеха. Она надела мое сердце, как украшение, на шею, схватила меня за руку и дернула к себе, прижала и сделала несколько па какого-то незамысловатого танца. Я явно чувствовал неловкость, пытался снять с ее шеи мое сердце, вырывался, пытался жестами пояснить, что сердце не нужно носить на шее, это не трофей и не послужной список, что его нужно соединить со своим сердцем, только для этого я его и отдал. Это вызывало недоумение девицы и хохот публики.

Смех оздоравливает, таково расхожее мнение. Собственно, я - признанный оздоровитель через смех. Но этот смех почему-то не оздоравливал самого меня. Я уверен, что ощущаю злость и раздражение, которые сливали на меня через свой смех с самых верхних рядов зрители, следя за моими потугами, злость от своих любовных неудач, унижения, злость, которую они превратили в смех, думая, что поставили заслон, отгородились от своей слабости и своей нелепости , а на самом деле очередной раз теряли свой шанс. Чего я ждал? Молчания, всхлипывания? Может быть.

Наконец, девица, по-видимому, решила, что период ухаживания затянулся, ловким движенеим сорвала с себя одежду и осталась обнаженной, точнее это первое впечатление от трико телесного цвета, красных пятен в районе сосков, от рыжей мочалки между ног, но потом обращаешь внимание на чрезмерную подчеркнутость форм, которой можно добиться лишь специально прокладывая в нужных местах особые подушечки, и понимаешь, что обнаженность- всего лишь род рабочей одежды. Я в испуге шарахаюсь от девицы, пытаюсь убежать. Моя неадекватная реакция еще больше смешит публику. "Бери, пока дают". Такие крики становятся все громче. Я останавливаюсь, втягиваю голову, стою, оглядываясь, ища поддержки и понимания. И не нахожу. В это время девица настигает меня , поднимает, кидает на плечо и бегом направляется за кулисы под хохот и аплодисменты.

За кулисами мы с партнером одновременно бьем друг друга кулаками и расходимся готовиться к следующему выходу.

На ура прошел номер, в котором я самоотвержено подкладываю толстый надувной матрац под толкающихся, стремящихся завоевать место на узкой площадке и падающих с высоты клоунов, от чего матрац в конце концов лопается. Тогда я быстро поднимаюсь на уровень плошадки и иду по канату, встаю на канате рядом с площадкой, за которую шла борьба, и пытаюсь показать, что место на площадке- это не все, что есть на свете, что вокруг протянута целая паутина канатов, на которые только надо попробовать вступить. В меня полетели разноцветные мячики от возмущенных коллег, и пока я отчаянно балансирую на высоте, не нашлось никого, кто бы пожелал постелить свой надувной матрац на то место, куда я готовился свалиться. Часть матрацев как бы случайно были раскиданы в проходах, среди зрителей, Но и на этот раз ни один зритель не пришел мне на помощь. По их реакции было понятно, что поведение моих коллег они одобряют на все сто. Наконец я упал, и меня снова, под аплодисменты и хохот, перекинув через плечо, уносят с арены.

Напоследок, перед заключительным отделением с участием диких зверей, - мой сольный номер. Я вышел со стулом на середину арены, аккуратно поставил стул, сел на него... и упал, стул рассыпался на все составные части. Уже само падение было, по-видимому, очень смешно. Я принялся лихорадочно собирать стул, вставлял ножки, приделывал спинку, но постоянно что-то отваливалось. Зрители смеялись от души.Мое упорство было вознаграждено, стул был собран, я поставил его, и он снова развалился. Я начал все сначала. Зал гудел, глядя на мою неумелость. Волны презрения к неумехе, замаскированной под волны смеха, накрывали меня с головой. Ребята, как вы не понимаете, что это презрение - от вашего страха попасть в похожую ситуацию и ваш смех от радости, что это не вы здесь публично корячетесь со стулом. Наконец движения мои замедлились, я устал. Бессильно сидя на песке, я обвел взглядом зал и руками сделал еле заметное движение, которое означало одно. Хелп ми, помогите.

Много раз, играя этот номер, я жду, что кто-нибудь поднимется со своего места, выйдет на арену, поработает руками, у него сразу все получится, я бы это гарантировал.. Нет. Никому не хочется демонстрировать свою возможную немощь на глазах почтеннейшей публики. Тогда я начинаю делать магические пассы и шипеть. Я призываю публику поддержать меня. О, это запросто, это не руками работать, не мозгами раскидывать. Скоро весь зал машет руками и шипит. И, чудо, все составные части стула начинают сближаться и потихоньку собираются в единое целое, хитрый механизм встроен в этот обычный с виду стул.

Я встаю на стул и раскланиваюсь, зал гремит овацией. Как же, я вернул веру в магию единения, в магию общих усилий, которые приводят к волшебным результатам. Так будет снова написано в газетах, в это наверняка верят и все вдохновленные своей удачей зрители. И я вынужден поддерживать их в их заблуждении. Я усиленно кланяюсь, прикладываю руку к сердцу и благодарю.

Потом, утомленный я долго сижу в своей персональной гримерке. Приходит время последнего выхода. Я наношу на свое лицо грим, рисую большие глаза, рот улыбающийся, растянутый до ушей, надеваю рыжий парик, надеваю кургузый клетчатый пиджак, огромные ботинки и иду к выходу на арену. Арена темна, зрительные ряды пусты, я выхожу через зрительский выход в темное фойе, иду к стеклянным дверям, сторож, зная мою привычку, открывает двери, я выхожу из здания и через небольшой дворик выхожу на оживленный проспект. Я иду по проспекту, мимо в разные стороны снуют люди, бестолково и суетливо, Я вглядываюсь в их загримированные лица, нарисованные улыбы до ушей и огромные, от ужаса, наверное или от тоски , нарисованные глаза, рыжие парики с торчащими в разные стороны паклями, рассматриваю кургузую не по размеру одежду, огромные башмаки. Завтра я снова переоденусь в нелепую для них одежду и буду смешить. Я ведь признанный мастер лечения смехом.

На начало